Пресс-служба АПМО
4 мая 2020
В канун празднования 75-летия Великой Победы предлагаем вашему вниманию подборку воспоминаний друзей, коллег, учеников о замечательном человеке, великолепном адвокате, участнике Великой Отечественной войны Михаиле Александровиче Гофштейне (на общем фото Михаил Александрович крайний слева в среднем ряду).
Из книги "Адвокатам Подмосковья, участникам Великой Отечественной войны, посвящается..."
Нет, не для славы чемпиона – он вырвался на пол версты-
А что б упасть непринужденно, на не вытоптанные цветы.
А.Вознесенский
Он хотел, он мог, он делал! Как мало таких!
Он жил и работал, работал и жил – без помпы, пафоса и желания кому-то понравиться и под что-то подстроиться. Это сложный, но единственный путь быть самим собой и стать легендой, легендой еще при жизни.
Какой он? Как он таким стал? Но главное, как он таким остался? Как смог так много отдать адвокатуре не ожидая в ответ? Как смог вырастить таких детей? Можно ли дотянуться до планки, которую он поднял для себя и ни разу не приспустил?
Он был прост и блистателен. Он был мудр и наивен. Он был терпелив и неистов. Он был боец. Он умел держать удар и смог передать это детям. Его боготворили клиенты, коллеги, студенты, и конечно, родные – он всем был нужен, интересен и полезен. А он любил и понимал их. Он, бесспорно, умел любить.
Марина Цветаева сказала, что «Успех – это успеть!» И он успел! Он прожил долгую, богатую, яркую, но очень трудную жизнь. А главное он каждый день служил адвокатуре. И это служение поднимало престиж адвокатуры и заставляло всех находящихся рядом задуматься «Каким быть?». А быть таким почти невозможно. Он завораживающе думал и блестяще рассуждал. Он много знал, невероятно много помнил. И еще он умел давать, отдавать, делиться. Как мало таких!
Он хотел менять мир и мир менялся. И еще он умел защищать! И это было чудо – сочетание работоспособности и таланта, умения нападать и держать удар. Нападать, отступать опять наступать и бороться, бороться, бороться. Он умел не отчаиваться. Он Адвокат. Он любил профессию, а не себя в ней. Как мало таких! И адвокатура хлопала ему стоя.
Он любил молодых, понимал их и верил в них. И эта вера была им нужна. Он умел на своем примере показать, что адвокатура – это жизнь. Он согревал их теплом и внимаем, а еще тем, что было что передавать. И молодые, начинали верить в себя, учились думать и принимать решения, а еще они учились задавать вопросы, искать ответы. Они учились жить! Он умел говорить с ними на равных. И еще он умел советовать, направлять и поправлять и его слушали, он убеждал. И еще он умел ждать отстающих. Как мало таких!
Шеркер В.М. на одной из конференций посвященных имиджу адвоката сказал, что «адвокат это стиль». Вот такой удивительный стиль – жить благородно, правильно и честно, много думать и много работать, вырастить достойных продолжателей традиций, творцов и бойцов - детей и внуков, а еще очень отдавать себя адвокатуре и очень болеть за нее - это и есть особый стиль - стиль М.А.Гофштейна.
Пройдут годы и этот период станет историей, и новые поколения будут листать ее страницы, как мы сейчас гордимся присяжной адвокатурой. И листая день сегодняшний они обязательно скажут:» Была в те годы плеяда блистательных адвокатов и какое важное место в ней занимал М.А.Гофштейн!» Как здорово, что мы его знали! Как здорово, что он Успел!
Светлана Володина,
одна из тех, кто всегда будет гордиться тем, что случайно оказалась рядом
Не сомневаюсь, что при воспоминании о Михаиле Александровиче Гофштейне у каждого знавшего его адвоката теплеет на сердце. Для всех нас он был Миша. Такой добрый, понимающий, нужный – одним словом, свой. И не было в этом даже налета фамильярности. Просто в общении с ним как-то исчезала разница в возрасте, сглаживалась иерархия чинов, наград и званий.
Под обаяние Миши я подпал с первой же нашей встречи. Произошла она во Всесоюзном институте по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности Прокуратуры СССР осенью 1966 года. Я поступил тогда в очную аспирантуру Института по уголовно-процессуальной специальности, а Миша стал в секторе уголовного процесса соискателе.
Об этом походе Гофштейна в науку мало кто знает. Состоялся он, по всей видимости, под влиянием приятеля – Александра Дмитриевича Бойкова, покинувшего адвокатуру и пришедшего в Институт младшим научным сотрудником. Надо сказать, что в то время в секторе мэнэсами без степени трудились также Владлен Борисович Алексеев и Нона Викторовна Радутная. Все они состоялись как ученые и нынешнему поколению юристов известны в качестве грандов процессуальной науки, учителей-профессоров и докторов наук.
В качестве темы кандидатской диссертации Миша избрал свидетельские показания. За год начитал специальную литературу, обобщил судебную практику, осмыслил собственный богатый опыт адвокатской деятельности и выступил со своими соображениями по теме на конференции аспирантов и соискателей. В том числе высказался за введение свидетельского иммунитета для близких родственников обвиняемого. Того самого, который закреплен в нынешней Конституции России и который отсутствовал в советском законодательстве. Последствия оказались неожиданными, во всяком случае, для Миши. На него буквально обрушился с уничтожающей критикой профессор Рагинский. О нем несколько слов. Марк Юльевич Рагинский слыл в Институте ортодоксом-охранителем. Некогда главный транспортный прокурор СССР, один из обвинителей на Нюрнбергском процессе и процессе японских военных преступников, он был направлен на покой в Институт, представлял собой как ученый пустое место (докторскую степень ему присвоили по совокупности мелких статеек и унылых методичек), но считал своим долгом пресекать любую ересь. А в стране, уставленной на каждом шагу памятниками Павлику Морозову, освобождение близких родственников от обязанности свидетельствовать друг против друга, было именно таковой. Рагинский заклеймил Гофштейна чуть ли не как идеологического диверсанта, посягнувшего на основы социалистической законности.
Миша воспринял выступление Рагинского крайне болезненно, растерянно переспрашивал: «чего это он?» Мне кажется, Гофштейн идеализировал мир науки, противопоставляя его суровой практической жизни. Заблуждался. Сам я неоднократно наблюдал, а позже испытал на собственном опыте, как в ученой среде сжирали неугодных, – куда там прокурорским и судейским. На диссертации был поставлен крест. Наши совместные с научным руководителем Миши – действительно выдающимся процессуалистом – Верой Исааковной Каминской (старшей сестрой прославившейся защитой диссидентов адвоката Дины Каминской) и Бойковым уговоры продолжить диссертационное исследование ни к чему не привели.
Мишу эта история с диссертацией всё же травмировала. Даже много лет спустя, сталкиваясь с очередной девальвацией ученых степеней кандидата, а то и доктора юридических наук, покупкой корочек полными невеждами, он произносил: «Ну защитил бы я диссертацию – тряс ею сейчас как мошной…» С учетом резкого снижения требований к защите диссертаций, в 1990-е – первой половине 2000 гг. склонен был с ним согласиться. Сейчас, правда, скандальная ситуация в науке вроде бы потихонечку выправляется.
А вот Мишины усилия по вовлечению меня в адвокатуру были успешны. В 1982 г. я был вынужден покинуть ВНИИ Прокуратуры СССР, где с учетом очной аспирантуры пробыл 16 лет, по схеме, описанной М.М. Жванецким как «Мы разошлись, причем я побежал». С досады – подстрелили меня на взлете – занимаясь криминологией, вышел на проблему начинавшей поднимать голову организованной преступности – тут же подал заявление в Московскую городскую коллегию адвокатов, а на деле продолжил научную и преподавательскую деятельность, перейдя во Всесоюзный институт усовершенствования работников юстиции (ныне, Правовая Академия). В МГКА, видимо, также восприняли моё заявление как акцию несерьезную – из науки юристы с учеными степенями в адвокатуру тогда не переходили – и не беспокоили.
Так прошло три года. И вот летом 1985 г. мне позвонил Миша и попросил заглянуть к нему в Президиум Московской областной коллегии адвокатов. Состоялась неожиданная беседа с ним и председателем Президиума МОКА Быковым: «Прокуратура РСФСР готовит наступление на московскую адвокатуру. Уже арестованы один наш и один городской адвокаты. Предстоит громкий и конфликтный судебный процесс. Мы посоветовались и решили: хорошо бы, если нашего адвоката, который не признает свою вину, защищал новый человек в корпорации, желательно известный юрист. Знаю, что в МГКА пылится твое заявление. Может быть, вступишь в коллегию и поучаствуешь в деле. А дальше посмотришь: не понравится – вернешься в науку».
Вступил. Поучаствовал. Понравилось. С тех пор в адвокатуре. Благодаря тебе, Миша. Спасибо судьбе, что преподнесла мне такой роскошный подарок – долголетнюю дружбу с тобой.
Генри Маркович Резник, Первый вице-президент Адвокатской палаты г. Москвы
Журнал «Российский адвокат» № 3 – 08
На школьной олимпиаде в качестве приза он получил красочную книгу «Артиллерия» и, листая страницы, просто заболел «богом войны». В 39-м перешел в девятый класс 181-й школы на Садовом кольце (там сейчас театр кукол Образцова), но затем, к ужасу родителей, подался во 2-ю московскую артиллерийскую спецшколу. А как иначе? Ведь репродукторы и газеты громко призывали: «Молодежь, в артиллерию!» И он, комсомолец Миша Гофштейн, считал своим долгом надеть военную форму.
Незаметно пролетели два года учебы. 19 июня 1941 года его без экзаменов зачислили в московское артиллерийское училище. В воскресенье, 22-го, он, проснувшись, представил, как пройдется по родной Самотёке и как знакомые парни будут завистливо поглядывать на его ладную фигуру в военной форме, затянутую широким похрустывающим ремнем, да еще с пилоткой набекрень. Но мечтания эти прервал голос Левитана – война!
Училище эвакуировали в глубокий тыл – на Урал, под Челябинск. Их первый огневой дивизион готовили по ускоренному курсу – фронт крайне нуждался в младших командирах. Учеба шла днем и ночью. И, промерзая в тоненькой шинельке в жуткие пятидесятиградусные морозы, когда приходилось отрывать от земли тяжеленную станину гаубицы, он ни разу не усомнился в выборе профессии. Силы, казалось, уже на исходе, но в голове отчетливо звучит фраза Суворова, крепко вбитая в сознание отцами-командирами: «Тяжело в ученье – легко в бою». И может, в благодарность за такой стоицизм Господь сделал Михаилу шикарный подарок.
Как-то ночью их взвод подняли по тревоге, повели в артиллерийский парк. На слабо освещенный участок выкатили из укрытия машину с какими-то непонятными приспособлениями в виде железнодорожных рельсов.
– БМ-13, – пояснил незнакомый инструктор, – оружие совершенно секретное.
И потом, когда курсанты уже изучали устройство и возможности «катюши», их сотни раз предупреждали: если на фронте начнется отступление, машины, чтобы не достались врагу, взрывать. На этот случай в тело установки специально вмонтировали 30 килограммов тола.
В марте 1942-го их произвели в офицеры, и громкое «ура» разорвало тишину близлежащих окрестностей. На следующие сутки Михаил вместе с друзьями уехал на фронт.
…На Украине, под Богодуховым, у деревни Сенное, немцы крепко погнали наши войска. Замыкая отступление, дивизион «катюш» выпустил по наступающим фашистам всё, что было, – хватило только на два залпа. По сути, противник наступал на пятки – их «тигры» уже вышли на окраину деревни.
К счастью, спустились глубокие сумерки. А по ночам немцы, как правило, старались не вести активных боевых действий. Правда, периодически то здесь, то там раздавались взрывы – работала вражеская артиллерия. Но она не помешала нашим войскам отойти вглубь обороны на значительное расстояние. Когда колонна остановилась, лейтенант Гофштейн выглянул из кабины и обомлел… исчезла замыкающая установка.
В кромешной тьме Михаил с ординарцем Сашкой-мордвином пошли назад, изредка подсвечивая дорогу фонариком. От страха в голову назойливо лезла песня:
Артиллеристы, Сталин дал приказ.
Артиллеристы, зовет Отчизна нас.
Из сотен тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину – огонь! Огонь!
Правда, когда заканчивала звучать эта бравурная мелодия, на смену приходили слова отца:
– Если обстановка сложится так, что можешь попасть в плен, лучше застрелись. Почему? Сам понимаешь. Ты ведь не просто еврей, а еще и командир Красной Армии. Вот уж они поиздеваются.
Всю дорогу Сашка бубнил:
– Куда идем, куда идем…
И пугливо озирался, норовя в любой момент сигануть обратно. Михаил не знал, сколько километров они отмахали, но чутье, словно отлаженный компас, вывело их в нужную «точку» и… они обнялись с Володей Логиновым. Оказалось, большой осколок бомбы разворотил мотор машины, и 18-летний командир орудия остался с тяжелораненой «катюшей». Понимал, помочь ничем не может, но, если бросит установку, – расстрел. Посему сидел на подножке ЗИС-5, обреченно потирая виски.
– Что делать, товарищ лейтенант?
– Действуй по инструкции.
– А кто акт на уничтожение подпишет?
– Я и подпишу, но позднее, а сейчас – взрывай!
Логинов приладил к установке капсюль-детонатор, растянул бикфордов шнур, спрятался в глубокой воронке и поджег конец. Через секунды мощный взрыв потряс землю. Находившиеся неподалеку немцы переполошились и тут же огрызнулись беспорядочной автоматной пальбой.
…Последние залпы «катюши» под командованием начальника штаба дивизиона 22-летнего гвардии капитана Гофштейна выпустили 2 мая 1945 года. Дело было в Польше, под Гданьском. Разведчики с побережья сообщили по рации:
– Наблюдаем фашистский десант со стороны моря. Передаем координаты…
Артиллеристы почти прямой наводкой обрушили шквал огня на головы врага.
Михаил Гофштейн демобилизовался в 47-м. Может, он, кадровый офицер, самозабвенно любящий военную службу, никогда бы и не сделал этого (о таких говорят: военная косточка), но…
Он подал документы в Военно-юридическую академию и легко сдал почти все экзамены на «отлично». Казалось, до цели – пустяк, оставалась только география. Вот тут-то и произошло неожиданное. Михаил ответил на все вопросы без запинки, и тогда полковник спросил:
– А ответьте-ка мне, капитан, чем славится Аргентина в военном отношении?
– Да ничем. Ее нахождение на латиноамериканском театре нас совершенно не интересует.
– Ничего вы не знаете, капитан. Половина всех армий мира ходит на аргентинской подошве.
– А я – на советской.
– Вам – тройка.
Это была самая настоящая классическая заказуха – завалить абитуриента с «пятым пунктом». Злосчастная тройка наглухо захлопнула дверь перед молодым офицером в военную юриспруденцию. Его отчаянию не было предела. Воевать, рисковать жизнью в боях за Родину, быть раненным – национальность не мешала, а поступить в академию – не моги! Спасибо, дорогой товарищ Сталин…
Артиллеристы, Сталин дал приказ.
Артиллеристы, зовет Отчизна нас…
Так Михаил Гофштейн ушел на «гражданку» и поступил в знаменитый ВЮЗИ. Здесь же встретил свою единственную и ненаглядную – красавицу Клаву. С ней прожил большую и интересную жизнь. Клавдия Семеновна с Михаилом Александровичем вместе отдали адвокатуре 100 лет. По их стопам пошли и дети – Александр и Евгения. А сегодня эстафету приняли внуки – Дмитрий и Екатерина. Пройдет лет пять-шесть, глядишь, и десятилетний Мишка потянется к адвокатуре…
Мы приехали на полигон в четырежды орденоносный артиллеристский полк прославленной гвардейской Таманской дивизии, когда на учениях объявили отбой. Ребята плотной стайкой окружили пожилого мужчину, внимательно, по-хозяйски рассматривающего грозную боевую технику. Многорядные пасти – жерла, взгромоздившиеся на мощные «Уралы», чем-то смутно напоминали ему до боли знакомую «катюшу».
– Откуда родом, милок, – спросил Михаил Александрович стоящего рядом капитана.
– Командир батареи Дмитрий Слюнкин, с Урала.
– Ах ты, боже мой, с Урала. Я ведь там, брат… – Слезы затуманили глаза старого солдата.
Звягельский Ромен Аронович, полковник, гл. редактор журнала "Российский адвокат"
Перебирая наши даты,
я возвращаюсь к тем ребятам,
кто шёл в солдаты в сорок первом
и в гуманисты в сорок пятом
Давид Самойлов
Я убеждён, что не будь М.А. Гофштейн заместителем председателя МОКА, такого адвоката, как Буянский Н.А., не было бы. Ибо никаких предпосылок для моего приёма в коллегию не было. Но был М.А. Гофштейн.
В 1973 году я закончил ВЮЗИ. Работу нашёл на удивление легко. Меня пригласили в качестве заведующего отдела кадров дважды орденоносного колхоза, который возглавлял дважды Герой Социалистического Труда. По совместительству я должен был выполнять обязанности юрисконсульта. Проработал я там неделю. Запомнилась она мне, как неделя полного безделья. Я приходил на работу вовремя, отмечался у табельщика, и сидел за рабочим столом, ничего не делая. Под моим руководством работало три инспектора отдела кадров (женщины). До обеда они тоже ничего не делали, после обеда покупали продукты для семьи. Так прошла неделя. В начале второй рабочей недели меня вызвали к председателю колхоза, и он передал мне исковое заявление. Ознакомившись с иском, я сказал, что он бесспорен и истец будет восстановлен на работу, поскольку его уволили без согласия местного комитета профсоюза (в колхозе кроме колхозников работала по договору найма группа работников, на которых распространись нормы КЗоТ). Из уст председателя колхоза послышался отборный мат и заявление, что юрисконсульт, который не может выигрывать дела, ему не нужен. На мат я ответил матом, полагаю, не менее забористым, забрал из сейфа свою трудовую книжку – карьера юрисконсульта закончилась. А ведь обещали трёхкомнатную квартиру, через три месяца. А жили мы в то время всемером в двухкомнатной квартире.
Лёг на кровать. Пролежал две недели. Надо было или возвращаться в седьмой троллейбусный парк или искать работу. И тут я вспомнил слова Татьяны Поздняевой, которая училась со мной в одной группе и, начиная с третьего курса работала следователем в Первомайской районной прокуратуре г. Москвы. Как-то она мне сказала: «Коля, тебе надо быть адвокатом - у тебя адвокатский склад ума».
Но я не знал даже, где находится коллегия адвокатов. В 1973 году рядом с входом в метро «Павелецкая – кольцевая» был киоск «Мосгорсправка». Я попросил дать мне адрес Президиума коллегии адвокатов. Меня спросили: «А какой Вам? Тут их два». Я ответил: «Тот, который ближе к метро».
Был прекрасный летний день. Мне запомнилось, когда я зашёл в комнату секретаря, как лучи солнца полотнищами проходили сквозь стекло окна. За столом, как я позднее узнал, сидела Ольга Михайловна Шепилюк, она спросила: «Чего тебе?». Я ответил: «Хочу стать адвокатом». Она махнула рукой на дверь соседней комнаты. Я вошёл в комнату и увидел за столом человека с необычайно обаятельным лицом. Это был М.А. Гофштейн. Он задал мне тот же вопрос, что и секретарь, и я так же на него ответил, рассказав, что я закончил ВЮЗИ (при этом старательно подсовывал выписку из диплома, где в основном были отличные оценки). К моему удивлению, на выписку из диплома М.А. Гофштейн почти не смотрел. Он начал задавать мне вопросы, касающиеся моей личной жизни (женат ли, есть ли дети, обеспечен ли жилой площадью, кем работал во время учёбы, сколько зарабатывал?). А потом он ещё раз внимательно посмотрел на меня и сказал: «Пожалуй, мы тебя возьмём». Эти слова стали определяющими в моей жизни. Это потом я уже узнал, что адвокатура - закрытая корпорация, куда можно поступить или по большому «блату», или будучи «адвокатским ребёнком». Более того, работая в 70-е, 80-е годы в адвокатуре, я знал многих людей с прекрасным образованием, у которых был стаж работы в суде, в прокуратуре, в народном хозяйстве, они хотели стать адвокатами, но в коллегию их не принимали.
Долгое время я думал, что я единственный, кто таким образом пришёл в коллегию. Я ошибался. Потом я узнал, что мой пример не единичен. Самое странное, что все «крестники» М.А. Гофштейна оказались хорошими адвокатами. Видимо, он обладал каким-то даром отличать тех людей, которые могут стать адвокатами, от тех людей, которым это не дано.
1977г. Я вёл в Московском областном суде дело Тимофея Ковешникова, обвиняемого по ч. 2 ст. 103 УК РСФСР (убийство при отягчающих обстоятельствах). Во время моего выступления в ВС РСФСР в кассационной инстанции, в зале присутствовал Л.И. Фрейдин, который тогда возглавлял комиссию по качеству МОКА. После моего выступления он у меня попросил досье по делу.
Вскоре я пришёл в помещение Президиума МОКА. Нужно сказать, что в то время Президиум для многих молодых адвокатов, и для меня в том числе, был, как второй дом. Многие занимались в кодификации. Там всегда можно было получить совет по сложному делу.
Первым, кого я увидел в Президиуме, был М.А. Гофштейн, который начал меня поздравлять. Он делал это очень искренне, при этом говорил: «Я знал, что из тебя получится хороший адвокат». Я был рад поздравлению, но совершенно не понимал в чём дело. Оказалось, что, изучив досье и выслушав моё выступление в ВС РСФСР, Л.И. Фрейдин рассказал о моей работе по делу на Президиуме МОКА. Моя работа ему понравилась. Откровенно говоря, когда он попросил у меня досье, я ожидал, скорее, разноса.
В последствии, меня специально вызвали на заседание Президиума МОКА с отчётом о проделанной работе по делу Тимофея Ковешникова. Объявили благодарность.
В 70-х годах прошлого века многими молодыми адвокатами, в том числе и мной, коллегия воспринималась как семья. Атмосферу в коллегии и в президиуме МОКА создавали участники ВОВ. Это были особые люди. В старину о таких говорили: «Хороши и в бою, и в пиру». Прежде всего, их отличали любовь к жизни и осознание своего долга. А Михаил Александрович Гофштейн своим долгом считал служение коллегии. Это ощущалось в каждом его слове, в каждом его поступке. И если он сказал мне: «Пожалуй мы тебя возьмём!», - то потому, что считал - это принесет пользу коллегии.
У меня иногда складывалось впечатление, что М.А. Гофштейн всё время наблюдает и за моей жизнью, и за моим профессиональным совершенствованием. Когда в 1987 году на общем собрании Домодедовской консультации меня избрали заведующим (тогда в Советском Союзе всех избирали, включая директоров заводов), на этом заседании присутствовал и М.А. Гофштейн.
Я всегда считал, что для МОКА необыкновенной удачей было то, что во главе её стояли два потрясающих человека: М.П. Быков и М.А. Гофштейн.
И всегда, если возникали трудности, я просил совета у М.А. Гофштейна.
Буянский Н. А. , Домодедовский филиал МОКА 25 апреля 2011 г.
